Anna Karenina by Lev Tolstoy
Russian-English dual-language text
| ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава 5 |
PART ONE Chapter 5 |
|
| Степа́н Аркадьич в шко́ле учи́лся хорошо́ благодаря́ свои́м хоро́шим спосо́бностям, но был лени́в и шалу́н и потому́ вы́шел из после́дних; но, несмотря на свою́ всегда́ разгу́льную жизнь, небольши́е чины́ и неста́рые го́ды, он занима́л почётное и с хоро́шим жалованьем ме́сто нача́льника в одно́м из моско́вских прису́тствий. Ме́сто э́то он получи́л чрез му́жа сестры́ А́нны, Алексе́я Александровича Каренина, занима́вшего одно́ из важне́йших мест в министе́рстве, к кото́рому принадлежа́ло прису́тствие; но е́сли бы Каренин не назна́чил своего́ шу́рина на э́то ме́сто, то чрез со́тню други́х лиц, бра́тьев, сестёр, родны́х, двою́родных, дя́дей, тёток, Стива Облонский получи́л бы э́то ме́сто и́ли друго́е подо́бное, ты́сяч в шесть жалованья, кото́рые ему́ бы́ли ну́жны, так как де́ла его́. несмотря на доста́точное состоя́ние жены́, бы́ли расстро́ены. | Stepan Arkadyevitch had learned easily at school, thanks to his excellent abilities, but he had been idle and mischievous, and therefore was one of the lowest in his class. But in spite of his habitually dissipated mode of life, his inferior grade in the service, and his comparative youth, he occupied the honorable and lucrative position of president of one of the government boards at Moscow. This post he had received through his sister Anna's husband, Alexey Alexandrovitch Karenin, who held one of the most important positions in the ministry to whose department the Moscow office belonged. But if Karenin had not got his brother- in-law this berth, then through a hundred other personages-- brothers, sisters, cousins, uncles, and aunts--Stiva Oblonsky would have received this post, or some other similar one, together with the salary of six thousand absolutely needful for him, as his affairs, in spite of his wife's considerable property, were in an embarrassed condition. | |
| Полови́на Москвы́ и Петербурга была́ родня́ и прия́тели Степа́на Аркадьича. Он родился в среде́ тех люде́й, кото́рые бы́ли и ста́ли си́льными ми́ра сего́. Одна́ треть госуда́рственных люде́й, старико́в, бы́ли прия́телями его́ отца́ и зна́ли его́ в руба́шечке; друга́я треть бы́ли с ним на "ты", а тре́тья треть бы́ли хоро́шие знако́мые; сле́довательно, раздаватели земны́х благ в ви́де мест, аре́нд, конце́ссий и тому́ подо́бного бы́ли все ему́ прия́тели и не могли́ обойти́ своего́; и Облонскому не ну́жно бы́ло осо́бенно стара́ться, что́бы получи́ть вы́годное ме́сто; ну́жно бы́ло то́лько не отка́зываться, не зави́довать, не ссо́риться, не обижа́ться, чего́ он, по сво́йственной ему́ доброте́, никогда́ и не де́лал. Ему́ бы смешно́ показа́лось, е́сли б ему́ сказа́ли, что он не полу́чит ме́ста с тем жалованьем, кото́рое ему́ ну́жно, тем бо́лее что он и не тре́бовал чего́-нибудь чрезвыча́йного; он хоте́л то́лько того́, что получа́ли его́ све́рстники, а исполня́ть тако́го ро́да до́лжность мог он не ху́же вся́кого друго́го. | Half Moscow and Petersburg were friends and relations of Stepan Arkadyevitch. He was born in the midst of those who had been and are the powerful ones of this world. One-third of the men in the government, the older men, had been friends of his father's, and had known him in petticoats; another third were his intimate chums, and the remainder were friendly acquaintances. Consequently the distributors of earthly blessings in the shape of places, rents, shares, and such, were all his friends, and could not overlook one of their own set; and Oblonsky had no need to make any special exertion to get a lucrative post. He had only not to refuse things, not to show jealousy, not to be quarrelsome or take offense, all of which from his characteristic good nature he never did. It would have struck him as absurd if he had been told that he would not get a position with the salary he required, especially as he expected nothing out of the way; he only wanted what the men of his own age and standing did get, and he was no worse qualified for performing duties of the kind than any other man. | |
| Степа́на Аркадьича не то́лько люби́ли все зна́вшие его́ за его́ до́брый, весёлый нрав и несомне́нную че́стность, но в нем, в его́ краси́вой, све́тлой нару́жности, блестя́щих глаза́х, чёрных бровя́х, волоса́х, белизне́ и румя́нце лица́, бы́ло что́-то, физи́чески де́йствовавшее дружелю́бно и весело́ на люде́й, встреча́вшихся с ним. "Ага́! Стива! Облонский! Вот и он!" - почти́ всегда́ с ра́достною улы́бкой говори́ли, встреча́ясь с ним. Е́сли и случа́лось иногда́, что по́сле разгово́ра с ним ока́зывалось, что ничего́ осо́бенно ра́достного не случи́лось, - на друго́й день, на тре́тий опя́ть то́чно так же все ра́довались при встре́че с ним. | Stepan Arkadyevitch was not merely liked by all who knew him for his good humor, but for his bright disposition, and his unquestionable honesty. In him, in his handsome, radiant figure, his sparkling eyes, black hair and eyebrows, and the white and red of his face, there was something which produced a physical effect of kindliness and good humor on the people who met him. "Aha! Stiva! Oblonsky! Here he is!" was almost always said with a smile of delight on meeting him. Even though it happened at times that after a conversation with him it seemed that nothing particularly delightful had happened, the next day, and the next, every one was just as delighted at meeting him again. | |
| Занима́я тре́тий год ме́сто нача́льника одного́ из прису́тственных мест в Москве́, Степа́н Аркадьич приобре́л, кро́ме любви́, и уваже́ние сослужи́вцев, подчинённых, нача́льников и всех, кто име́л до него́ де́ло. Гла́вные ка́чества Степа́на Аркадьича, заслужи́вшие ему́ э́то о́бщее уваже́ние по слу́жбе, состоя́ли, во-пе́рвых, в чрезвыча́йной снисходи́тельности к лю́дям, осно́ванной в нем на созна́нии свои́х недоста́тков; во-вторы́х, в совершённой либера́льности, не той, про кото́рую он вычита́л в газе́тах, но той, что у него́ была́ в кро́ви и с кото́рою он совершенно равно́ и одина́ково относи́лся ко всем лю́дям, како́го бы состоя́ния и зва́ния они́ ни бы́ли, и, в-тре́тьих, - гла́вное - в совершённом равноду́шии к тому́ де́лу, кото́рым он занима́лся, всле́дствие чего́ он никогда́ не увлека́лся и не де́лал оши́бок. | After filling for three years the post of president of one of the government boards at Moscow, Stepan Arkadyevitch had won the respect, as well as the liking, of his fellow-officials, subordinates, and superiors, and all who had had business with him. The principal qualities in Stepan Arkadyevitch which had gained him this universal respect in the service consisted, in the first place, of his extreme indulgence for others, founded on a consciousness of his own shortcomings; secondly, of his perfect liberalism--not the liberalism he read of in the papers, but the liberalism that was in his blood, in virtue of which he treated all men perfectly equally and exactly the same, whatever their fortune or calling might be; and thirdly--the most important point--his complete indifference to the business in which he was engaged, in consequence of which he was never carried away, and never made mistakes. | |
| Прие́хав к ме́сту своего́ служе́ния, Степа́н Аркадьич, провожа́емый почти́тельным швейца́ром, с портфе́лем прошёл в свой ма́ленький кабине́т, наде́л мунди́р и вошёл в прису́тствие. Писцы́ и слу́жащие все вста́ли, весело́ и почти́тельно кла́няясь. Степа́н Аркадьич поспе́шно, как всегда́, прошёл к своему́ ме́сту, пожа́л руки́ чле́нам и сел. Он пошути́л и поговори́л, ро́вно ско́лько э́то бы́ло прили́чно, и нача́л заня́тия. Никто́ верне́е Степа́на Аркадьича не уме́л найти́ ту грани́цу свобо́ды, простоты́ и официа́льности, кото́рая нужна́ для прия́тного заня́тия дела́ми. Секрета́рь весело́ и почти́тельно, как и все в прису́тствии Степа́на Аркадьича, подошёл с бума́гами и проговори́л тем фамильярно-либеральным то́ном, кото́рый введён был Степа́ном Аркадьичем: | On reaching the offices of the board, Stepan Arkadyevitch, escorted by a deferential porter with a portfolio, went into his little private room, put on his uniform, and went into the boardroom. The clerks and copyists all rose, greeting him with good-humored deference. Stepan Arkadyevitch moved quickly, as ever, to his place, shook hands with his colleagues, and sat down. He made a joke or two, and talked just as much as was consistent with due decorum, and began work. No one knew better than Stepan Arkadyevitch how to hit on the exact line between freedom, simplicity, and official stiffness necessary for the agreeable conduct of business. A secretary, with the good-humored deference common to every one in Stepan Arkadyevitch's office, came up with papers, and began to speak in the familiar and easy tone which had been introduced by Stepan Arkadyevitch. | |
| - Мы таки́ доби́лись сведе́ния из Пензенского губе́рнского правле́ния. Вот, не уго́дно ли... - Получи́ли наконе́ц? - проговори́л Степа́н Аркадьич, закла́дывая па́льцем бума́гу. - Ну-с, господа́... - И прису́тствие начало́сь. | "We have succeeded in getting the information from the government department of Penza. Here, would you care?...." "You've got them at last?" said Stepan Arkadyevitch, laying his finger on the paper. "Now, gentlemen...." And the sitting of the board began. | |
| "Е́сли б они́ зна́ли, - ду́мал он, с значи́тельным ви́дом склони́в го́лову при слу́шании докла́да, - каки́м винова́тым ма́льчиком полчаса тому́ наза́д был их председа́тель !" - И гла́за его́ смея́лись при чте́нии докла́да.. До двух часо́в заня́тия должны́ бы́ли идти́ не прерыва́ясь, а в два ча́са - переры́в и за́втрак. | "If they knew," he thought, bending his head with a significant air as he listened to the report, "what a guilty little boy their president was half an hour ago." And his eyes were laughing during the reading of the report. Till two o'clock the sitting would go on without a break, and at two o'clock there would be an interval and luncheon. | |
| Ещё не бы́ло двух часо́в, когда́ больши́е стекля́нные две́ри за́лы прису́тствия вдруг отвори́лись, и кто́-то вошёл. Все чле́ны из-по́д портре́та и и́з-за зерца́ла, обра́довавшись развлече́нию, огляну́лись на дверь; но сто́рож, стоя́вший у две́ри, тотча́с же изгна́л воше́дшего и затвори́л за ним стекля́нную дверь. | It was not yet two, when the large glass doors of the boardroom suddenly opened and someone came in. All the officials sitting on the further side under the portrait of the Tsar and the eagle, delighted at any distraction, looked round at the door; but the doorkeeper standing at the door at once drove out the intruder, and closed the glass door after him. | |
| Когда́ де́ло бы́ло прочтено́, Степа́н Аркадьич встал, потяну́вшись, и, отдава́я дань либера́льности вре́мени, в прису́тствии доста́л папиро́ску и пошёл в свой кабине́т. Два това́рища его́, ста́рый служа́ка Никитин и камер-ю́нкер Гриневич, вы́шли с ним. - По́сле за́втрака успе́ем ко́нчить, - сказа́л Степа́н Аркадьич. - Как ещё успе́ем!- сказа́л Никитин. | When the case had been read through, Stepan Arkadyevitch got up and stretched, and by way of tribute to the liberalism of the times took out a cigarette in the boardroom and went into his private room. Two of the members of the board, the old veteran in the service, Nikitin, and the _Kammerjunker Grinevitch_, went in with him. "We shall have time to finish after lunch," said Stepan Arkadyevitch. "To be sure we shall!" said Nikitin. | |
| - А плут поря́дочный до́лжен быть э́тот Фомин, - сказа́л Гриневич об одно́м из лиц, уча́ствовавших в де́ле, кото́рое они́ разбира́ли. Степа́н Аркадьич помо́рщился на слова́ Гриневича, дава́я э́тим чу́вствовать, что неприли́чно преждевре́менно составля́ть сужде́ние, и ничего́ ему́ не отве́тил. | "A pretty sharp fellow this Fomin must be," said Grinevitch of one of the persons taking part in the case they were examining. Stepan Arkadyevitch frowned at Grinevitch's words, giving him thereby to understand that it was improper to pass judgment prematurely, and made him no reply. | |
| - Кто э́то входи́л? - спроси́л он у сто́рожа. - Какой-то, ва́ше превосходи́тельство, без спро́су влез, то́лько я отверну́лся. Вас спра́шивали. Я говорю́: когда́ вы́йдут чле́ны, тогда́... - Где он? | "Who was that came in?" he asked the doorkeeper. "Someone, your excellency, crept in without permission directly my back was turned. He was asking for you. I told him: when the members come out, then..." "Where is he?" | |
| - Не́што вы́шел в се́ни, а то все тут ходи́л. Э́тот са́мый, - сказа́л сто́рож, ука́зывая на си́льно сло́женного широкопле́чего челове́ка с курча́вою бородо́й, кото́рый, не снима́я бара́ньей ша́пки, бы́стро и легко́ взбега́л наве́рх по стёртым ступе́нькам ка́менной ле́стницы. Оди́н из сходи́вших вниз с портфе́лем худоща́вый чино́вник, приостанови́вшись, неодобри́тельно посмотре́л на но́ги бегу́щего и по́том вопроси́тельно взгляну́л на Облонского. | "Maybe he's gone into the passage, but here he comes anyway. That is he," said the doorkeeper, pointing to a strongly built, broad-shouldered man with a curly beard, who, without taking off his sheepskin cap, was running lightly and rapidly up the worn steps of the stone staircase. One of the members going down--a lean official with a portfolio--stood out of his way and looked disapprovingly at the legs of the stranger, then glanced inquiringly at Oblonsky. | |
| Степа́н Аркадьич стоя́л над ле́стницей. Доброду́шно сия́ющее лицо́ его́ и́з-за ши́того воротника́ мунди́ра просия́ло ещё бо́лее, когда́ он узна́л вбега́вшего. - Так и есть! Левин, наконе́ц! - проговори́л он с дру́жескою, насме́шливою улы́бкой, огля́дывая подходи́вшего к нему́ Левина. - Как э́то ты не побре́згал найти́ меня́ в э́том верте́пе? - сказа́л Степа́н Аркадьич, не дово́льствуясь пожа́тием руки́ и целу́я своего́ прия́теля. - Давно́ ли? | Stepan Arkadyevitch was standing at the top of the stairs. His good-naturedly beaming face above the embroidered collar of his uniform beamed more than ever when he recognized the man coming up. "Why, it's actually you, Levin, at last!" he said with a friendly mocking smile, scanning Levin as he approached. "How is it you have deigned to look me up in this den?" said Stepan Arkadyevitch, and not content with shaking hands, he kissed his friend. "Have you been here long?" | |
| - Я сейча́с прие́хал, и о́чень хоте́лось тебя́ ви́деть, - отвеча́л Левин, засте́нчиво и вме́сте с тем серди́то и беспоко́йно огля́дываясь вокру́г. - Ну, пойдём в кабине́т, - сказа́л Степа́н Аркадьич, зна́вший самолюби́вую и озло́бленную засте́нчивость своего́ прия́теля; и, схвати́в его́ за ру́ку, он повлёк его́ за собо́й, как бу́дто проводя́ ме́жду опа́сностями. | "I have just come, and very much wanted to see you," said Levin, looking shyly and at the same time angrily and uneasily around. "Well, let's go into my room," said Stepan Arkadyevitch, who knew his friend's sensitive and irritable shyness, and, taking his arm, he drew him along, as though guiding him through dangers. | |
| Степа́н Аркадьич был на "ты" почти́ со все́ми свои́ми знако́мыми: со старика́ми шести́десяти лет, с ма́льчиками двадцати́ лет, с актёрами, с мини́страми, с купца́ми и с генерал-адъюта́нтами, так что о́чень мно́гие из бы́вших с ним на "ты" находи́лись на двух кра́йних пу́нктах обще́ственной ле́стницы и о́чень бы удиви́лись, узна́в, что име́ют че́рез Облонского что́-нибудь о́бщее. Он был на "ты" со все́ми, с кем пил шампа́нское, а пил он шампа́нское со все́ми, и поэ́тому, в прису́тствии свои́х подчинённых встреча́ясь с свои́ми посты́дными "ты", как он называ́л шутя́ мно́гих из свои́х прия́телей, он, со сво́йственным ему́ та́ктом, уме́л уменьша́ть неприя́тность э́того впечатле́ния для подчинённых. Левин не был посты́дный "ты", но Облонский с свои́м та́ктом почу́вствовал, что Левин ду́мает, что он пред подчинёнными мо́жет не жела́ть вы́казать свою́ бли́зость с ним, и потому́ поторопи́лся увести́ его́ в кабине́т. | Stepan Arkadyevitch was on familiar terms with almost all his acquaintances, and called almost all of them by their Christian names: old men of sixty, boys of twenty, actors, ministers, merchants, and adjutant-generals, so that many of his intimate chums were to be found at the extreme ends of the social ladder, and would have been very much surprised to learn that they had, through the medium of Oblonsky, something in common. He was the familiar friend of everyone with whom he took a glass of champagne, and he took a glass of champagne with everyone, and when in consequence he met any of his disreputable chums, as he used in joke to call many of his friends, in the presence of his subordinates, he well knew how, with his characteristic tact, to diminish the disagreeable impression made on them. Levin was not a disreputable chum, but Oblonsky, with his ready tact, felt that Levin fancied he might not care to show his intimacy with him before his subordinates, and so he made haste to take him off into his room. | |
| Левин был почти́ одни́х лет с Облонским и с ним на "ты" не по одному́ шампа́нскому. Левин был его́ това́рищем и дру́гом пе́рвой мо́лодости. Они́ люби́ли друг дру́га, несмотря на разли́чие хара́ктеров и вку́сов, как лю́бят друг дру́га прия́тели, соше́дшиеся в пе́рвой мо́лодости. Но, несмотря на э́то, как ча́сто быва́ет ме́жду людьми́, избра́вшими разли́чные роды́ де́ятельности, ка́ждый из них, хотя́, рассужда́я, и опра́вдывал де́ятельность друго́го, в душе́ презира́л её. Ка́ждому каза́лось, что та жизнь, кото́рую он сам ведёт, есть одна́ настоя́щая жизнь, а кото́рую ведёт прия́тель - есть то́лько при́зрак. Облонский не мог удержа́ть лёгкой насме́шливой улы́бки при ви́де Левина. Уж кото́рый раз он ви́дел его́ приезжа́вшим в Москву́ из дере́вни, где он что́-то де́лал, но что именно́, того́ Степа́н Аркадьич никогда́ не мог поня́ть хороше́нько, да и не интересова́лся. Левин приезжа́л в Москву́ всегда́ взволно́ванный, торопли́вый, немно́жко стеснённый и раздражённый э́тою стеснённостью и бо́льшею ча́стью с совершенно но́вым, неожи́данным взгля́дом на ве́щи. Степа́н Аркадьич смея́лся над э́тим и люби́л э́то. То́чно так же и Левин в душе́ презира́л и городско́й о́браз жи́зни своего́ прия́теля и его́ слу́жбу, кото́рую счита́л пустяка́ми, и смея́лся над э́тим. Но ра́зница была́ в том, что Облонский, де́лая, что все де́лают, смея́лся самоуве́ренно и доброду́шно, а Левин не самоуве́ренно и иногда́ серди́то. | Levin was almost of the same age as Oblonsky; their intimacy did not rest merely on champagne. Levin had been the friend and companion of his early youth. They were fond of one another in spite of the difference of their characters and tastes, as friends are fond of one another who have been together in early youth. But in spite of this, each of them--as is often the way with men who have selected careers of different kinds--though in discussion he would even justify the other's career, in his heart despised it. It seemed to each of them that the life he led himself was the only real life, and the life led by his friend was a mere phantasm. Oblonsky could not restrain a slight mocking smile at the sight of Levin. How often he had seen him come up to Moscow from the country where he was doing something, but what precisely Stepan Arkadyevitch could never quite make out, and indeed he took no interest in the matter. Levin arrived in Moscow always excited and in a hurry, rather ill at ease and irritated by his own want of ease, and for the most part with a perfectly new, unexpected view of things. Stepan Arkadyevitch laughed at this, and liked it. In the same way Levin in his heart despised the town mode of life of his friend, and his official duties, which he laughed at, and regarded as trifling. But the difference was that Oblonsky, as he was doing the same as every one did, laughed complacently and good-humoredly, while Levin laughed without complacency and sometimes angrily. | |
| - Мы тебя́ давно́ жда́ли, - сказа́л Степа́н Аркадьич, войдя́ в кабине́т и вы́пустив ру́ку Левина, как бы э́тим пока́зывая, что тут опа́сности ко́нчились. - О́чень, о́чень рад тебя́ ви́деть, - продолжа́л он. - Ну, что ты? Как? Когда́ прие́хал? | "We have long been expecting you," said Stepan Arkadyevitch, going into his room and letting Levin's hand go as though to show that here all danger was over. "I am very, very glad to see you," he went on. "Well, how are you? Eh? When did you come?" | |
| Левин молча́л, погля́дывая на незнако́мые ему́ лица́ двух това́рищей Облонского и в осо́бенности на ру́ку элега́нтного Гриневича, с таки́ми бе́лыми дли́нными па́льцами, с таки́ми дли́нными жёлтыми, загиба́вшимися в конце́ ногтя́ми и таки́ми огро́мными блестя́щими за́понками на руба́шке, что э́ти ру́ки, ви́димо, поглоща́ли все его́ внима́ние и не дава́ли ему́ свобо́ды мы́сли. Облонский тотча́с заме́тил э́то и улыбну́лся. | Levin was silent, looking at the unknown faces of Oblonsky's two companions, and especially at the hand of the elegant Grinevitch, which had such long white fingers, such long yellow filbert-shaped nails, and such huge shining studs on the shirt-cuff, that apparently they absorbed all his attention, and allowed him no freedom of thought. Oblonsky noticed this at once, and smiled. | |
| - Ах да, позво́льте вас познако́мить, - сказа́л он. - Мои́ това́рищи: Фили́пп Иваныч Никитин, Михаи́л Станиславич Гриневич, - и обрати́вшись к Левину: - зе́мский де́ятель, но́вый зе́мский челове́к, гимна́ст, поднима́ющий одно́ю руко́й пять пудо́в, скотово́д и охо́тник и мой друг, Константи́н Дмитрич Левин, брат Серге́я Иваныча Кознышева. | "Ah, to be sure, let me introduce you," he said. "My colleagues: Philip Ivanitch Nikitin, Mihail Stanislavitch Grinevitch"--and turning to Levin--"a district councilor, a modern district councilman, a gymnast who lifts thirteen stone with one hand, a cattle-breeder and sportsman, and my friend, Konstantin Dmitrievitch Levin, the brother of Sergey Ivanovitch Koznishev." | |
| - О́чень прия́тно, - сказа́л старичо́к. - Име́ю честь знать ва́шего бра́та, Серге́я Иваныча, - сказа́л Гриневич, подава́я свою́ то́нкую ру́ку с дли́нными ногтя́ми. Левин нахму́рился, хо́лодно пожа́л ру́ку и тотча́с же обрати́лся к Облонскому. Хотя́ он име́л большо́е уваже́ние к своему́, изве́стному всей Росси́и, одноутробному бра́ту писа́телю, одна́ко он терпе́ть не мог, когда́ к нему́ обраща́лись не как к Константи́ну Левину, а как к бра́ту знамени́того Кознышева. | "Delighted," said the veteran. "I have the honor of knowing your brother, Sergey Ivanovitch," said Grinevitch, holding out his slender hand with its long nails. Levin frowned, shook hands coldly, and at once turned to Oblonsky. Though he had a great respect for his half-brother, an author well known to all Russia, he could not endure it when people treated him not as Konstantin Levin, but as the brother of the celebrated Koznishev. | |
| - Нет, я уже́ не зе́мский де́ятель. Я со всеми разбрани́лся и не е́зжу бо́льше на собра́ния, - сказа́л он, обраща́ясь к Облонскому. - Ско́ро же! - с улы́бкой сказа́л Облонский. - Но как? отчего́? - Дли́нная исто́рия. Я расскажу́ когда́-нибудь, - сказа́л Левин, но сейча́с же стал расска́зывать. - Ну, ко́ротко сказа́ть, я убеди́лся, что никако́й зе́мской де́ятельности нет и быть не мо́жет, - заговори́л он, как бу́дто кто́-то сейча́с оби́дел его́, - с одно́й стороны́, игру́шка, игра́ют в парла́мент, а я ни доста́точно мо́лод, ни доста́точно стар, что́бы забавля́ться игру́шками; а с друго́й (он заикну́лся) стороны́, э́то - сре́дство для уе́здной coterie нажива́ть деньжонки.. Пре́жде бы́ли опе́ки, суды́, а тепе́рь зе́мство, не в ви́де взя́ток, а в ви́де незаслу́женного жалованья, - говори́л он так горячо́, как бу́дто кто́-нибудь из прису́тствовавших оспа́ривал его́ мне́ние. - Эге́! Да ты, я ви́жу, опя́ть в но́вой фа́зе, в консервати́вной, - сказа́л Степа́н Аркадьич. - Но, впро́чем, по́сле об э́том. | "No, I am no longer a district councilor. I have quarreled with them all, and don't go to the meetings any more," he said, turning to Oblonsky. "You've been quick about it!" said Oblonsky with a smile. "But how? why?" "It's a long story. I will tell you some time," said Levin, but he began telling him at once. "Well, to put it shortly, I was convinced that nothing was really done by the district councils, or ever could be," he began, as though some one had just insulted him. "On one side it's a plaything; they play at being a parliament, and I'm neither young enough nor old enough to find amusement in playthings; and on the other side" (he stammered) "it's a means for the coterie of the district to make money. Formerly they had wardships, courts of justice, now they have the district council--not in the form of bribes, but in the form of unearned salary," he said, as hotly as though someone of those present had opposed his opinion. "Aha! You're in a new phase again, I see--a conservative," said Stepan Arkadyevitch. "However, we can go into that later." | |
| - Да, по́сле. Но мне ну́жно бы́ло тебя́ ви́деть, - сказа́л Левин, с не́навистью вгля́дываясь в ру́ку Гриневича. Степа́н Аркадьич чуть заме́тно улыбну́лся. - Как же ты говори́л, что никогда́ бо́льше не наде́нешь европе́йского пла́тья? - сказа́л он, огля́дывая его́ но́вое, очеви́дно от францу́зского портно́го, пла́тье. - Так! я ви́жу: но́вая фа́за. Левин вдруг покрасне́л, но не так, как красне́ют взро́слые лю́ди, - слегка́, са́ми того́ не замеча́я, но так, как красне́ют ма́льчики, - чу́вствуя, что они́ смешны́ свое́й засте́нчивостью, и всле́дствие того́ стыдя́сь и красне́я ещё бо́льше, почти́ до слез. И так стра́нно бы́ло ви́деть э́то у́мное, му́жественное лицо́ в тако́м де́тском состоя́нии, что Облонский переста́л смотре́ть на него́. - Да, где ж уви́димся? Ведь мне о́чень, о́чень ну́жно поговори́ть с тобо́ю, - сказа́л Левин. | "Yes, later. But I wanted to see you," said Levin, looking with hatred at Grinevitch's hand. Stepan Arkadyevitch gave a scarcely perceptible smile. "How was it you used to say you would never wear European dress again?" he said, scanning his new suit, obviously cut by a French tailor. "Ah! I see: a new phase." Levin suddenly blushed, not as grown men blush, slightly, without being themselves aware of it, but as boys blush, feeling that they are ridiculous through their shyness, and consequently ashamed of it and blushing still more, almost to the point of tears. And it was so strange to see this sensible, manly face in such a childish plight, that Oblonsky left off looking at him. "Oh, where shall we meet? You know I want very much to talk to you," said Levin. | |
| Облонский как бу́дто заду́мался: - Вот что: пое́дем к Гурину за́втракать и там поговори́м. До трёх я свобо́ден. - Нет, - поду́мав, отвеча́л Левин, - мне ещё на́до съе́здить. - Ну, хорошо́, так обе́дать вме́сте, - Обе́дать? Да мне ведь ничего́ осо́бенного, то́лько два сло́ва сказа́ть, спроси́ть, а по́сле потолку́ем. - Так сейча́с и скажи́ два сло́ва, а бесе́довать за обе́дом. - Два сло́ва вот каки́е, - сказа́л Левин, - впро́чем, ничего́ осо́бенного. Лицо́ его́ вдруг при́няло зло́е выраже́ние, происходи́вшее от уси́лия преодоле́ть свою́ засте́нчивость. | Oblonsky seemed to ponder. "I'll tell you what: let's go to Gurin's to lunch, and there we can talk. I am free till three." "No," answered Levin, after an instant's thought, "I have got to go on somewhere else." "All right, then, let's dine together." "Dine together? But I have nothing very particular, only a few words to say, and a question I want to ask you, and we can have a talk afterwards." "Well, say the few words, then, at once, and we'll gossip after dinner." "Well, it's this," said Levin; "but it's of no importance, though." His face all at once took an expression of anger from the effort he was making to surmount his shyness. | |
| - Что Щербацкие де́лают? Все по-ста́рому? - сказа́л он. Степа́н Аркадьич, зна́вший уже́ давно́, что Левин был влюблён в его́ своя́ченицу Кити, чуть заме́тно улыбну́лся, и гла́за его́ весело́ заблесте́ли. - Ты сказа́л, два сло́ва, а я в двух слова́х отве́тить не могу́, потому́ что... Извини́ на мину́тку... Вошёл секрета́рь, с фамилья́рною почти́тельностью и не́которым, о́бщим всем секретаря́м, скро́мным созна́нием своего́ превосхо́дства пред нача́льником в зна́нии дел, подошёл с бума́гами к Облонскому и стал, под ви́дом вопро́са, объясня́ть какое-то затрудне́ние. Степа́н Аркадьич, не дослу́шав, положи́л ла́сково свою́ ру́ку на рука́в секретаря́. | "What are the Shtcherbatskys doing? Everything as it used to be?" he said. Stepan Arkadyevitch, who had long known that Levin was in love with his sister-in-law, Kitty, gave a hardly perceptible smile, and his eyes sparkled merrily. "You said a few words, but I can't answer in a few words, because.... Excuse me a minute..." A secretary came in, with respectful familiarity and the modest consciousness, characteristic of every secretary, of superiority to his chief in the knowledge of their business; he went up to Oblonsky with some papers, and began, under pretense of asking a question, to explain some objection. Stepan Arkadyevitch, without hearing him out, laid his hand genially on the secretary's sleeve. | |
| - Нет, вы уж так сде́лайте, как я говори́л, - сказа́л он, улы́бкой смягча́я замеча́ние, и, кра́тко объясни́в, как он понима́ет де́ло, отодви́нул бума́ги и сказа́л: - Так и сде́лайте. Пожа́луйста, так, Заха́р Никитич. Сконфу́женный секрета́рь удали́лся. Левин, во вре́мя совеща́ния с секретарём совершенно опра́вившись от своего́ смуще́ния, стоя́л, облокоти́вшись обеими рука́ми на стул, и на лице́ его́ бы́ло насме́шливое внима́ние. | "No, you do as I told you," he said, softening his words with a smile, and with a brief explanation of his view of the matter he turned away from the papers, and said: "So do it that way, if you please, Zahar Nikititch." The secretary retired in confusion. During the consultation with the secretary Levin had completely recovered from his embarrassment. He was standing with his elbows on the back of a chair, and on his face was a look of ironical attention. | |
| - Не понима́ю, не понима́ю, - сказа́л он. - Чего́ ты не понима́ешь? - так же ве́село улыба́ясь и достава́я папиро́ску, сказа́л Облонский. Он ждал от Левина какой-нибудь стра́нной вы́ходки. - Не понима́ю, что вы де́лаете, - сказа́л Левин, пожима́я плеча́ми. - Как ты мо́жешь э́то серьёзно де́лать ? - Отчего́? | "I don't understand it, I don't understand it," he said. "What don't you understand?" said Oblonsky, smiling as brightly as ever, and picking up a cigarette. He expected some queer outburst from Levin. "I don't understand what you are doing," said Levin, shrugging his shoulders. "How can you do it seriously?" "Why not?" | |
| - Да оттого́, что не́чего де́лать. - Ты так ду́маешь, но мы зава́лены де́лом. - Бума́жным. Ну да, у тебя́ дар к э́тому, - приба́вил Левин. - То есть, ты ду́маешь, что у меня́ есть недоста́ток чего́-то? - Мо́жет быть, и да, - сказа́л Левин. - Но всё-таки я любу́юсь на твоё вели́чие и горжу́сь, что у меня́ друг тако́й вели́кий челове́к. Одна́ко ты мне не отве́тил на мой вопро́с, - приба́вил он, с отча́янным уси́лием пря́мо гля́дя в гла́за Облонскому. | "Why, because there's nothing in it." "You think so, but we're overwhelmed with work." "On paper. But, there, you've a gift for it," added Levin. "That's to say, you think there's a lack of something in me?" "Perhaps so," said Levin. "But all the same I admire your grandeur, and am proud that I've a friend in such a great person. You've not answered my question, though," he went on, with a desperate effort looking Oblonsky straight in the face. | |
| - Ну, хорошо́, хорошо́. Погоди́ ещё, и ты придёшь к э́тому. Хорошо́, как у тебя́ три ты́сячи десяти́н в Каразинском уе́зде, да таки́е му́скулы, да све́жесть, как у двенадцатилетней де́вочки, - а придёшь и ты к нам. Да, так о том, что ты спра́шивал: переме́ны нет, но жаль, что ты так давно́ не был.. - А что? - испу́ганно спроси́л Левин. - Да ничего́, - отвеча́л Облонский. - Мы поговори́м. Да ты заче́м, со́бственно, прие́хал? - Ах, об э́том то́же поговори́м после́, - опя́ть до уше́й покрасне́в, сказа́л Левин. | "Oh, that's all very well. You wait a bit, and you'll come to this yourself. It's very nice for you to have over six thousand acres in the Karazinsky district, and such muscles, and the freshness of a girl of twelve; still you'll be one of us one day. Yes, as to your question, there is no change, but it's a pity you've been away so long." "Oh, why so?" Levin queried, panic-stricken. "Oh, nothing," responded Oblonsky. "We'll talk it over. But what's brought you up to town?" "Oh, we'll talk about that, too, later on," said Levin, reddening again up to his ears. | |
| - Ну, хорошо́. Поня́тно, - сказа́л Степа́н Аркадьич. - Так ви́дишь ли: я бы позва́л тебя́ к себе́, но жена́ не совсе́м здоро́ва. А вот что: е́сли ты хо́чешь их ви́деть, они́, наве́рное, ны́нче в Зоологи́ческом са́ду от четырёх до пяти́. Кити на конька́х ката́ется. Ты поезжа́й туда, а я зае́ду, и вме́сте куда-нибу́дь обе́дать. - Прекра́сно, до свида́ния же. - Смотри́ же, ты ведь, я тебя́ зна́ю, забу́дешь и́ли вдруг уе́дешь в дере́вню! - смея́сь, прокрича́л Степа́н Аркадьич. - Нет, ве́рно. | "All right. I see," said Stepan Arkadyevitch. "I should ask you to come to us, you know, but my wife's not quite the thing. But I tell you what; if you want to see them, they're sure now to be at the Zoological Gardens from four to five. Kitty skates. You drive along there, and I'll come and fetch you, and we'll go and dine somewhere together." "Capital. So good-bye till then." "Now mind, you'll forget, I know you, or rush off home to the country!" Stepan Arkadyevitch called out laughing. "No, truly!" | |
| И, вспо́мнив о том, что он забы́л поклони́ться това́рищам Облонского, то́лько когда́ он был уже́ в дверя́х, Левин вы́шел из кабине́та. - Должно́ быть, о́чень энерги́ческий господи́н, - сказа́л Гриневич, когда́ Левин вы́шел. | And Levin went out of the room, only when he was in the doorway remembering that he had forgotten to take leave of Oblonsky's colleagues. "That gentleman must be a man of great energy," said Grinevitch, when Levin had gone away. | |
| - Да, ба́тюшка, - сказа́л Степа́н Аркадьич, пока́чивая голово́й, - вот счастли́вец! Три ты́сячи десяти́н в Каразинском уе́зде, все впереди́, и све́жести ско́лько! Не то что наш брат. - Что ж вы-то жа́луетесь, Степа́н Аркадьич? - Да скве́рно, пло́хо, - сказа́л Степа́н Аркадьич, тяжело́ вздохну́в. | "Yes, my dear boy," said Stepan Arkadyevitch, nodding his head, "he's a lucky fellow! Over six thousand acres in the Karazinsky district; everything before him; and what youth and vigor! Not like some of us." "You have a great deal to complain of, haven't you, Stepan Arkadyevitch?" "Ah, yes, I'm in a poor way, a bad way," said Stepan Arkadyevitch with a heavy sigh. |
More chapters will be added soon.